Ингерманландские финны  — самый молодой из коренных наров Приневья. Если прочие, упомянутые мной выше, проживали на этой земле многие века, то этническая группа ингерманландцев, или как называли их на заре советской власти — ленинградских финнов, сложилась лишь в XVII столетии. Тогда по условиям Столбовского мирного договора Россия потеряла выход к Балтийскому морю. А все примыкавшие к Финскому заливу земли, включая территорию Приневья, заселённую до этого преимущественно православными финно-уграми и русскими и обезлюдевшую в ходе войн и Смуты, перешли под власть Швеции. Последняя тут же объединила их в новую провинцию — Ингерманландию, которую поспешила заселить лояльными шведской короне финнами-лютеранами.

Так территории, позже превратившиеся в предместья Санкт-Петербурга, оказались довольно плотно заселены финнами — сначала эвремейсами, переселенцами с верховьев Вуоксы, а потом и савакотами, выходцами из финской провинции Саво (хотя, если быть точнее — то со всей финноязычной территории современной Финляндии). После к ним примешалась ещё пара-тройка тысяч семей из числа православных води, ижоры и корелы (читай: карелов), перешедших в лютеранство. Так к началу XVIII века, когда Пётр I завоевал Инегрманландию и решил основать в устье Невы Санкт-Петербург, здесь успел сформироваться новый этнос — ингерманландские финны, ставший на следующие двадцать поколений полноправным хозяином этих земель.

Флаг ингерманландских финнов

Сами ингерманландцы всегда называли себя suomalaiset — «финский народ», а свой язык — suomen kieli — «финский язык». При этом деление на этнографические подгруппы — эвремейсов (самоназвание — äyrämöiset) и савакотов (самоназвание — savakot) — вплоть до революции было довольно явным, проявляясь как в культурных особенностях (одежде, диалекте, обрядах и обычаях), так и даже просто во внешности.

Например, савакоты говорили, что лица эвремейсов «вырублены топорами», имея ввиду их более резкий и крупный вид, и открыто считали тех замкнутыми, скрытными и упрямыми. Эвремейсы, в свою очередь, называли себя хранителями древних традиций: отдавали предпочтения старинным одеждам, чтили архаичный «калевальский» фольклор, строили избы, топившиеся по чёрному, и старались воздерживаться от браков с савакотами. В смешанных приходах во время службы в церкви первые и вторые садились по разные стороны от центрального прохода.

Как и на Русском Севере, жители ингерманландских деревень давали друг другу «шуточные» названия. Например, прихожан из Туутари называли «варильщиками кошек» (kissan-keittäjii), Ярвисаари — «свинодралами» (sian-kettäii), Тюрё — «продавцами покойников» (suumiin-puottajji), Лииссиля — «топителями петухов» (kukon-upottajii), Сойккола — «душителями рыб» (kalan-kuristajii), ну и так далее.

До революции исследователи финского фольклора успели записать в ингерманландских деревнях без малого сто пятьдесят тысяч народных песен от более чем двух тысяч сказителей. Даже в «Калевале», считающейся ныне национальным достоянием Финляндии, до трети рун — ингерманландские. Да и в целом местный фольклор занимает в финской культуре примерно такое же положение: из тридцати трёх томов литературного издания «Древние руны финского народа»(в оригинале — «Suomen kansan vanhat runot»), издававшегося Обществом финской литературы с 1908 по 1948 годы, девять состоят именно из ингерманландских песен.

На рубеже XIX-XX веков ингерманландцы были одним из самых образованных народов Российской империи. Финских служанок вообще считали образцовыми.

Основным же занятием ингерманландцев было сельское хозяйство. Вплоть до 1930-х годов значительная часть продовольствия — в особенности зерновых, картофеля и молока — поступавшая в Санкт-Петербург, доставлялась именно из ингерманландских деревень, окружавших в то время город плотным кольцом.

Вот вырезка из этнографической карты Санкт-Петербургской губернии, изданной в 1849 году. На ней жёлтым отмечены районы расселения эвремейсов, зелёным — савакотов (а ещё голубым — води, светлым с красной обводкой — ижоры, серым — эстонцев, красным — карелов, фиолетовым — немцев). Так что если вдруг кто-то считает петербургские окрестности исконно русскими землями, то это не так. Да и сам Санкт-Петербург, если разобраться, тоже изобилует ингерманландскими топонимами: от дословно переведённого Заячьего острова (Jänissaari: jänis — «заяц»; saari — «остров»), обрусевших со временем Мойки (Mujujoki: muja — «грязь», «слякоть»; joki — «река») и Сестры (Siestarjoki: siestar — «чёрная смородина»; joki — «река») до моего родного Автово (в оригинале — Autio: «безлюдный» или «пустынный»).

В ходе переписи населения СССР 1926 года ингерманландскими финнами назвали себя сто пятнадцать тысяч человек. На территории современной Ленинградской области тогда сущестсовало 52 финских национальных сельсовета (Агалатовский, Аракюльский, Артюшенский, Бабигонский, Большелисинский, Венковский, Виттоловский, Войсковицкий, Войскоровский, Вохоновский, Дубницкий, Дубровский, Дудергофский, Илииковский, Кавголовский, Канистский, Капитоловский, Ковшовский, Колпанский, Колтушский, Конновский, Красно-Островский, Куйворовский, Курголовский, Лукашевский, Лупполовский, Манушкинский, Марковский, Мертутьский, Мистоловский, Мондель-Коккельский, Мягловский, Ново-Алакюльский, Новопустошский, Песковский, Пендовский, Погинский, Пудостьский, Разбегаевский, два Романовских, Румболовский, Скворицкий, Скотницкий, Талликовский, Туганицкий, Турышкинский, Финско-Высоцкий, Черницкий, Шунгоровский, Шушарский, Юкковский) и даже целый финский национальный район — Куйвозовский (а это — ещё 17 сельсоветов: Волоярвский, Гарболовский, Елизаветинский, Кирьясальский, Койвуппельский, Коркиомягский, Койвукюльский, Лемболовский, Лесколовский, Лехтусский, Масельский, Никуляский, Соеловский, Токсовский, Троицемягский, Химакколовский, Хиппелимягский).

В ходе последующих депортаций (которых случилось аж пять волн), репрессий (нередко выражавшихся в повальных расстрелах), военных действий в ходе Второй мировой войны и прочих злоключений неспокойного XX века число проживающих в Ленинградской области ингерманландских финнов резко сократилось почти в тридцать раз — до четырёх тысяч человек.

Так, например, в недавнем прошлом вся территория к югу от дороги между Царским Селом и Красным Селом была густо заселена ни кем иным, как ингерманландцами. Ниже — вырезка из военно-топографической карты, изданной в 1913 году. Все эти «-ла», «-ля», «-зи», «-кюля», «-селя» и прочие «-мяки» на ней — всё это старинные ингерманландские деревни. Всех их сильно потрепали сталинские чистки в 1930-х, а потом окончательно стёрла с карты Вторая мировая война: теперь почти все они — урочища. Как раз через них — от исторического района София и до железнодорожной платформы Дудергоф — и пролегает наш велосипедный маршрут.

Из интересного: оранжевыми точками на карте ниже отмечены непроходимые для артиллерии и военных обозов места. Получается, что с дорогами у ингерманландцев дела обстояли не очень. К слову, и сейчас дороги в этом районе — полное говно, даром что отсюда до ближайших жилых кварталов Санкт-Петербурга — не более десяти километров.

Когда-то ингерманландские поселения начинались сразу за границей Царского Села. По направлению к Красному Селу сначала лежала деревня Баболова (Paapala), сразу за ней — Соболева (Sopola). В 1838 году в первой проживало 122 человека, во второй — 274. Обе они исчезли в огне Второй мировой войны и ныне не существуют.

Съезжаешь с Красносельского шоссе в старое поле, некогда располагавшееся между деревнями, а на нём — старая могила, страшное напоминание о тех кровавых летах.

Из под зарослей крапивы проглядывает рубленый белый монумент. На нём сухие строки: «Елена Андреевна Рюткянен. 1942. Убита фашистами».

Следующее урочище на нашем пути — Карпузи. Здесь сохранился один из участков Таицкого водовода — инженерной системы, некогда обеспечивавшей водой Царское Село с Павловском.

Вообще история водоснабжения Царского Села сама по себе довольно занятна. Как известно, первой владелицей имения, известного тогда как Сарская мыза, была Марта Скавронская, любовница Петра I, вскоре ставшая его женой, а овдовев — и всероссийской императрицей. Для неё здесь построили дворец, вокруг которого разбили парк. Как это водится на Руси, когда работы были завершены, неожиданно оказалось, что в ближайшей к имению округе питьевой воды нет от слова «совсем» — уж такова здесь геология. Несмотря на это, дочь Екатерины I императрица Елизавета Петровна решила устроить здесь официальную летнюю императорскую резиденцию. С тех пор Сарская мыза превратилась в Царское Село, а водоснабжение имения — в одну из ключевых задач, решение которой растянулось на следующие полтора века.

Первый проект подвода питьевой воды к императорской резиденции был реализован ещё в годы правления Елизаветы Петровны. Источником послужили ключи в деревне Виттолово. От них до Царского Села был вырыт восьмикилометровый канал, который в первую же зиму внезапно промёрз до дна. Потом вообще оказалось, что Виттоловский источник — не то чтобы очень надёжен, и в иные годы полностью пересыхает.

Следующей решать проблему водоснабжения вызвалась Екатерина II. Подготовленный по её указанию проект был гениален: в качестве источника предлагалось использовать полноводные Таицкие ключи, от которых к Царскому Селу планировалось протянуть пятнадцатикилометровый самотёчный водовод, включавший два акведука над речками Вёревкой и Кузьминкой, двухкилометровый лоток через болото и сущую мелочь — семикилометровый тоннель с глубиной залегания до семнадцати метров. Гениальность этого проекта дополнялась абсолютно неподъёмной его стоимостью.

Водовод, получивший название Таицкого, в итоге всё же был построен, правда в эконом-варианте. В исторической литературе сохранилось немало интересных историй связанных с его возведением, таких что уже и не разберёшь, где правда, а где вымысел. И как военные сапёры, прокладывавшие подземный участок в годы очередной русско-турецкой войны, очень не хотели на эту самую войну ехать, поэтому продвигались всего по 200 метров в год. И как один из отрезков получившегося тоннеля оказался с обратным уклоном, так что после пуска оказался полностью затоплен водой. И как при строительстве лотка водовода в Баболовском парке ошиблись в расчётах, так что образовался метровый перепад высот, позже «загримированный» в виде грота «Монах», до наших дней не сохранившимся.

Как бы там ни было, строительство Таицкого водовода всё же завершили в 1787 году, и с этого момента и до самой революции, и даже немного после, он со своей функцией вполне справлялся, обеспечивая водой и дворцы Царского Села и Павловска, и местных жителей, и парковые пруды. То ли в 1920-х, то ли в 1930-х годах один из участков подземного тоннеля обрушился. С тех пор Таицкий водовод не функционирует. За прошедшие годы он частично зарос, частично обвалился. И хотя в водоснабжении жителей ни Пушкина (ex. Царского Села), ни Павловска он больше никакой роли не играет, питавшиеся в прошлом проточной водой из Тайцев пруды местных парков — все заболотились и заросли водорослями.

В завершение моего «водопроводного» оффтопа расскажу ещё, что в начале XX века по указанию Николая II был запущен Орловский водовод, берущий начало из Орловских ключей, неподалёку от Тайцев. Вода в нём транспортировалась по металлическим трубам под напором, создаваемым специальной насосной станцией.

Если я не ошибаюсь, то он так и функционирует до сих пор (официальная информация об этом ныне засекречена), хотя основной забор воды для Пушкина с Павловском теперь производится из Невы.

Жизнь вокруг идёт своим чередом. Шумит своими шестью полосами Киевское шоссе. На трущемся об него своим боком поле кряхтит сельхозтехника.

Отсюда старыми полевыми дорогами можно выехать к Дудергофским высотам. Последние состоят из трёх гор: двух смежных — Вороньей и Ореховой, и третьей, расположенной от первых двух чуть в стороне и именующейся на старый шведский лад — Кирхгоф (в переводе — «Церковный двор»).

Вокруг — частью ещё обрабатываемые, частью уже заброшенные, а местами даже и застроенные однотипными коттеджными посёлками старые поля. Сто лет назад здесь располагалась целая россыпь небольших деревень, сказочные «чухонские заклятия» которых, как заметил бы Борис Пастернак, сохраняются теперь лишь на старых картах: Парккола, Пулькизимяки, Пеккоземяки, Талзила, Лемедимяки, Ленимяки, Морози, Лотту, Хяргязи, Пейколайзе, Пелгола... Сейчас об этом уже ничего не напоминает, но раньше именно этот район, лежащий на юго-запад от Царского Села, и далее за Гатчину, был одним из важнейших центров этнического расселения ингерманландцев.

Возвышающаяся над окрестностями на восемьдесят метров гора Кирхгоф — важный памятник ингерманландской культуры. Ингерманландцы называли её Мёлкёнмяки (пишут, что это переводится как «Холм мёртвых», но я в этой версии сомневаюсь).

Вершину горы венчает расколотый на три больших части древний валун. Про него есть несколько легенд: по одной из них его расколола дружина Александра Невского во время очередного военного похода, по другой — глыба была разломана Петром I, отчего даже образовалось народное название — Петровский камень.

Истинное же название этого валуна — финно-угорское: Укко-Киви. В переводе с финского: Укко — дед, или старец (вспомним главную вершину национального парка «Коли» — Укко-Коли), а в древнем финно-угорском пантеоне — ещё и верховный бог неба и громовержец, аналог славянского Перуна; Киви — камень. И согласно ингерманландской традиции — Укко-Киви раскололся от удара молнии, отчего произошло и русифицированное название — Гром-камень. Очевидно, что место это было сакральным ещё в дохристианские времена.

Так Укко-Киви выглядит на фотографии столетней давности. Обратите внимание на деревья и дома вокруг камня.

Укко-киви. Старая фотографияАвтор: неизвестен. Источник: Facebook

В наши дни вокруг Укко-киви — голое поле.

На одном из обломков валуна блеклеет флаг ингерманландских финнов.

В середине XVII века шведы основали первый лютеранский приход в Ингерманландии — Туутари. Тогда же на горе Кирхгоф появилась и первая деревянная часовня. Позже на её месте была срублена деревянная же кирха, освящённая в честь Святой Троицы. В 1836 году на личные средства Николая I её перестроили в готическом стиле уже из камня.

Так кирха Святой Троицы на горе Кирхгоф выглядела в 1911 году. В то время приход Туутари включал в себя по одним данным пять, по другим — семь десятков ингерманландских деревень: всего около 6000 прихожан.

Кирха Святой Троицы на горе Кирхгоф. 1911 годАвтор: Samuli Paulaharju

Гора Кирхгоф также была одним из мест празднования Юханнуса — праздника летнего солнцестояния (аналога русского дня Ивана Купалы). На следующем фото — последнее официальное празднование Юханнуса в приходе Туутари в 1918 году. В последующие годы, вплоть до первых депортаций, ингерманландцы отмечали его тайно.

Юханнус горе Кирхгоф. 1918 годАвтор: неизвестен

В конце 1930-х годов была закрыта и кирха. Её последнего пастора — Абрахама Коскелайнена — арестовали, и вскоре он умер в заключении.

В сентябре 1941 году гора Кирхгоф стала ареной ожесточённых боёв. Гитлеровские войска рвались к Ленинграду, и, чтобы их задержать, к Дудергофским высотам были переброшены девять пушек с крейсера «Аврора». Их установили на некотором отдалении друг от друга без какого-либо прикрытия. На колокольне кирхи Святой Троицы был устроен корректировочный пункт. Получившийся укрепрайон получил называние — Артиллерийская морская батарея специального назначения «А».

Немцы овладели Кирхгофом за два с половиной дня.

Кирха Святой Троицы на горе Кирхгоф. 1943 годАвтор: Antti Hämäläinen

Вскоре после войны повреждённую кирху Святой Троицы разобрали до фундамента.

Когда СССР развалился, религия перестала быть вне закона, и часть ингерманландских финнов вернулась на свои исконные земли, возник вопрос и о восстановлении храма на Кирхгофе. Но пока местная лютеранская община пыталась получить от властей соответствующее разрешение, на склоне горы вырос горнолыжный центр «Туутари-парк».

Фундамент церкви, вместе с прилегающими к нему старыми финскими захоронениями просто засыпали, теперь на их месте расположена верхняя станция подъёмника. Получается, любители горных лыж и прочих сноубордов катаются буквально по финским костям. Но, как говорится, ketä kiinnostaa?

Дудергофские высоты — официально памятник природы и кроме того объект Всемирного наследия ЮНЕСКО. Однако это не мешает готовить на горе Кирхгоф новое строительство: вскоре здесь в дополнение к «Туутари-парку» появятся санно-бобслейный и биатлонный комплексы, гостиница с рестораном, ну и наверняка что-нибудь ещё.

Внизу под горой стоит старая ингерманландская деревня Ретселя — бывшая вотчина императрицы Марии Фёдоровны. Легенда гласит, что там до сих пор живёт тракторист, который при строительстве «Туутари-парка» двадцать с небольшим лет назад отказался «бульдозером шваркать туда-сюда на том месте, где раньше стояла кирха», и уволился.

Наверху, в двух шагах от верхней станции горнолыжного подъёмника, под сенью пока ещё существующей жиденькой рощицы прячется старое финское кладбище.

Сюда редко кто заходит.

Дорожки давно заросли.

И очертания могил стёрлись.

Лишь тёмно-ржавые кованые кресты тянутся над выросшими по пояс сорняками.

Так выглядит история нашей страны.

Некоторые могилы — очевидно раскопаны. Небольшие, в пару штыков лопаты, беспорядочные ямки не оставляют сомнений: здесь прошлись чёрные копатели, искавшие старые монеты и драгоценности. Из под густой травы то тут, то там проглядывают выкопанные ими человеческие кости. Жуткое зрелище.

От самой кладбищенской ограды виднеются Ореховая и Воронья горы.

Согласно легенде Пётр I катался с этих склонов на санях. А в конце XIX века изобретатель Александр Можайский испытывал здесь свой самолёт. Ныне Дудергофские высоты — вотчина спортсменов-велосипедистов, приезжающих сюда тренироваться, и расплодившихся в последние годы неоязычников, проводящих около Укко-Киви свои бестолковые обряды.

Второй мемориал — «Морякам — Авроровцам» — устроен на склоне горы Ореховой, где располагалось орудие №1.

Интересно, что целых сорок лет после окончания войны государству никакого дела до подвига0 «авроровцев» не было. Оба мемориала появились только в во второй половине 1980-х годов и то лишь благодаря неравнодушным ветеранам, в то время как должностные лица до последнего препятствовали их созданию.

Дом в одной из окрестных деревень.

Ореховая гора — самая высокая точка Санкт-Петербурга, и одна из самых высоких точек юго-запада Ленинградской области. Отделённая от неё стометровой глубокой ложбиной Воронья гора — чуть ниже.

С вершины Вороньей отлично виден расположенный в трёх десятках километров отсюда центр Санкт-Петербурга. В ясную погоду, говорят, можно даже разглядеть купол Исаакиевского собора. Насчёт купола не знаю, но вот новая высотная петербургская доминанта — Лахта-центр — видна очень даже хорошо, факт.

С противоположной стороны — спальные районы Красного Села.

В одной из ложбин Ореховой горы тоже расположено кладбище. Большинство захоронений здесь — уже с русскими фамилиями.

Как и некрополь на вершине Кирхгофа, это кладбище — такое же старое.

Такое же неопрятное.

Такое же никому не нужное.

Посёлок Дудергоф (по фински — Tuutari), даром что существует более пяти столетий, но сегодня интересен лишь двумя зданиями. Оба они — прекрасные образцы русского модерна конца XIX века.

Первое — похожая на сказочный замок больница Общины сестер милосердия Святого Георгия. До 1914 года здесь безвозмездно лечили онкологических больных из беднейших слоёв населения. Во время Первой мировой войны здание было отдано под детский приют. Потом — под финскую школу. После — под советскую. Наконец — под лыжную секцию местной спортивной школы, которой оно несмотря на свой заброшенный вид до сих пор и принадлежит.

Второе здание — вокзал «Дудергоф» 1899 года постройки.

Около него наша велосипедная прогулка как раз и заканчивается.

Не переключайтесь!