В древности весь север Европы от Ботнического залива до Уральских гор был густо заселён финно-угорскими племенами. В сагах викингов, совершавших набеги на своих дракарах в устье Северной Двины, этот край ассоциировался с несметными богатствами (читай: серебряными слитками и кладами) и назывался Бьярмией. Под этим же названием он, например, обозначен на Carta Marina, древнейшей карте Северной Европы, выпущенной в Венеции под началом шведского географа Магнуса Олафа в 1539 году.

По одной из версий Бьярмия — не что иное как искажённое название Перми, средневекового полумифического финно-угорского государства, существовавшего в X-XI веках в верховьях Северной Двины и даже, возможно, имевшего своей столицей Холмогоры, а позднее сместившегося на стык бассейнов Вычегды и Камы и разделившегося на Пермь Вычегодскую (Малую или Старую) с центром в Усть-Выми и Пермь Камскую (Великую) с центром в Чердыни. К слову, само слово «Пермь» — скорее всего тоже имеет финно-угорские корни, происходя от словосочетания perä mаа — «задняя (читай: дальняя) земля». Ну, то есть, если по нашему, — ебеня.

В X веке в поисках пушнины — куницы, соболя и прочих бобров — на эту землю пришли новгородцы. С тех пор началась тысячелетняя история освоения этого сурового края славянами, которая продолжается и в наши дни.

В то далёкое время дорог не было, а транспортными артериями выступали реки. Чтобы попасть из одной речной системы в другую суда приходилось волочить по земле. Такие сухопутные перемычки назывались перетасками или волоками. Проложенные через водоразделы речных систем кратчайшим маршрутом они имели среднюю протяжённость около 5-6 километров. А благодаря новгородским писцовым книгам мы даже знаем их древние названия: Гостин Немецкий — ведший из Вытегры в Ковжу и ныне переродившийся в Волго-Балт, Кенский и Ухтомский (известный так же как Красный) — позволявшие попасть соответственно из Онежского и Белого озёр в реку Онегу, и, конечно, знаменитый Славенский волок — много веков связывавший Шексну с бассейном Северной Двины, известный в наши дни как Северо-Двинский водный путь.

На Carta Marina среди изображённых сцен охоты, рыбалки и прочей добычи янтаря можно отыскать и группу мужчин, тянущих за собой разгруженную лодку. Это — не что иное, как древнейшее известное изображение северного волока.

Традиционным транспортом новгородцев тогда были ушкуи — лёгкие и быстроходные сосновые лодки, адаптированные как для преодоления мелководных верховьев рек, так и для волочения по суше. Управляли ими ушкуйники, по сути — те же дружины викингов только русского разлива, в задачи которых входило изучение новых земель, сбор дани с уже известных и прочие опасные предприятия.

Справедливости ради замечу, что система северных волоков была изобретена не новгородцами: все эти пути существовали задолго до их прихода, что хорошо заметно по сохранившейся в их окрестностях финно-угорской «путевой» топонимике, основанной на древних корнях matk — «дорога, поход» и uht — «соединение, протока». Но всё-таки именно новгородские промысловики начали использовать волоковые маршруты по полной программе, попадая с их помощью, будто через сказочные порталы, в богатые пушным зверем северные леса. Так как край, который мы с вами теперь называем Русским Севером, для наших предков находился за волоками, они называли его Заволочьем. А встреченные ими финно-угорские племена, населявшие ту землю и говорившие на незнакомом языке, — чудью, в летописях — «заволочской», в легендах — «белоглазой».

«Повесть временных лет» отводит чуди (читай: финно-уграм) на карте Северо-Восточной Европы того времени одно из главенствующих положений. В летописи довольно однозначно сначала упоминаются «русь» и «чюдь», и лишь потом — все остальные (включая заволочскую чудь, выделенную в отдельный этнос):

Въ Афетовi же части сѣдить русь, чюдь и вси языцѣ: меря, мурома, всь, мордва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, югра, литва, зимигола, корсь, cѣтьгола, либь.

Лингвистически этноним «чудь» принято относить к славянскому слову tjudjь — «чужой», происходящему в свою очередь от готского Þiudа — «народ». Так Германский историк Иордан в своём трактате «О происхождении и деяниях гетов», созданном в VI веке, перечисляя завоевания жившего за два века до него короля Германариха, помимо явно финно-угорских aestorum (эстов), merens (мери), mordens (мордвы) и древнеславянских sclaveni (склавенов) и antes (антов) упоминал также venethi (венедов, давших современное название России на финском — Venäjä) и наконец thiudos (чудь). То есть этот народ уже существовал как минимум за пятьсот лет до призвания Рюрика. Перекликающееся с древнеславянской лексемой «чудити» — удивлять и родственной ей словом «кудесь» — колдовство (отсюда же — «кудесники», «чудеса» и «чудаки»), понятие «чудь» в дальнейшем заняло своё место и на этнографической карте России: так до 1917 года официально именовали вепсов и сету.

Первым русским городом на севере считается Белозерск (в прошлом — Белоозеро) — стратегический «транспортный хаб» Новгорода, основанный на пересечении сразу трёх важнейших волоковых путей — Гостин Немецкого, Красного и Славенского — и ещё в 862 году, если верить «Повести временных лет», отданный во владение легендарному брату Рюрика Синеусу:

И изъбрашася трие брата с роды своими, и пояша по собѣ всю Русь, и придоша къ словѣномъ пѣрвѣе. И срубиша город Ладогу. И сѣде старѣйший в Ладозѣ Рюрикъ, а другий, Синеусъ на Бѣлѣ озерѣ, а третѣй Труворъ въ Изборьсцѣ.

И хотя историчность Синеуса — вопрос дискуссионный, а появление Белозерска согласно археологическим исследованиям датируется лишь серединой X века, сути это не меняет: именно Белое озеро стало плацдармом, с которого в XI-XII веках продолжилась экспансия русских в Заволочье.

В церковном уставе князя Святослава Ольговича 1137 года упоминается без малого три десятка новгородских поселений «за волоком», платящих дань в княжескую казну. А в договорной грамоте Новгорода с тверским князем Ярославом Ярославичем 1264 года Заволочье уже фигурирует как самостоятельная новгородская волость. Примерно в то же время формируются первые русские города к северу от водораздела бассейнов Белого, Балтийского и Каспийского морей — Каргополь и Вологда. Проживавшая в окружающих их лесах заволочская/белоглазая чудь была вовсе не в восторге от новых незваных соседей, которые к тому же время от времени пытались обложить её данью, поэтому встречала последних во всеоружии. Старики в некоторых деревнях до сих пор хранят легенды и о кровавых битвах между чудскими и новгородскими воинами, бывших обыденным делом лет эдак восемьсот назад, и о страшных набегах чуди на Белозерск и Каргополь, когда последняя сжигала на своём пути славянские селения, уводя женщин, убивая мужчин и поедая детей. Да, тысячу лет назад некоторые финно-угорские племена практиковали ритуальный языческий каннибализм, чем наводили ужас на первых новгородских переселенцев, хоть и бывших незадолго до этого точно такими же язычниками, но куролесивших в те славные время явно скромнее.

За несколько веков этнокультурный состав региона кардинально изменился. Одни финно-угры пали в битвах. Другие бежали от славянских колонизаторов, уйдя на запад и восток и став там прародителями современных карелов, вепсов, саамов и коми. Те, кто остались, смешивались с всё вновь прибывавшими новгородцами, и немного псковичами, а начиная с XIV века — с московитами, так что уже к XVIII веку полностью ассимилировались, превратившись в обособленные этнокультурные группы русских (как например: водлозёры). Хотя термин «чудь обруселая» всё же продолжал встречаться в различных исторических документах вплоть до начала 1900-х годов. Например, в церковной летописи Лёкшмозерского прихода ещё во второй половине XIX века отмечалось, что местные прихожане — «не чисто русского племени, а смесь русско-чудского, хотя элементы русского типа преобладают». И даже в ходе проведённой в 1949 году Академией наук СССР экспедиции было отмечено, что жители «обрусевшей» деревни Труфановой на Лёкшмозере «внешне более светлы по цвету волос и глаз», чем жители соседних деревень, причём у последних существовало особое прозвище для своих соседей — «казара некрещёная», в том смысле, что это какое-то особое «старинное племя».

Богатство Заволочья пушным зверем, бывшим «нефтью», а скорее даже «биткоином» того времени, вкупе с полными рыбы озёрами и реками привлекало сюда всё больше переселенцев. Особенно этот процесс ускорился в конце XIII века, когда в холодные, но безопасные северные края устремились земледельцы, пострадавшие от набегов Золотой Орды. Вдоль сложившихся водных путей и их ответвлений словно грибы после дождя росли новые и новые русские деревни свободные от монголо-татарского ига. В условиях сурового северного климата местные земледельцы были в состоянии кормить лишь собственные семьи, поэтому на Русском Севере никогда не существовало помещичьего крепостного права, хотя государственное с монастырским вполне себе процветали. Более того — церковные поборы в иной раз доводили некоторые поселения практически до разорения, однако жившие в них заволочские крестьяне оставались вольными как выбирать место своего проживания, так и род своей деятельности.

В XV веке Новгородская республика оказалась завоёвана Московским княжеством, став одним из столпов новообразованного Русского царства. Вместе с переносом политического центра из Великого Новгорода в Москву изменились и торговые пути: если раньше они пролегали по Онежскому озеру и рекам Водле и Вытегре, то с XV века их основной вектор сместился на Волгу и Северную Двину. Вместе с этим начался бурный рост городов, расположенных в Заволочье (всё так же остававшегося «за волоками», правда теперь относительно не Онежского озера, а Волги): Вологды, которую Иван Грозный в какой-то момент даже думал сделать столицей своей опричнины, пока в местном кафедральном соборе «нечто» не упало ему на голову, Тотьмы, Великого Устюга, Сольвычегодска, Холмогор. Этому способствовало развитие солеварных промыслов, сначала колодезных в Нёноксе и Луде, потом глубинных — в Тотьме и Сольвычегодске.

В 1553 году к Нёноксе подошёл английский корабль, возглавляемый капитаном Ричардом Ченслором, искавшим короткий путь из Англии в Китай. Предприимчивый англичанин быстро скумекал, что раз уж с Поднебесной ошибочка вышла, то можно и с «Государем, Царём и Великим Князем всея Руси» познакомиться — не возвращаться же домой с пустыми руками. Добравшись с Белого моря до самой Москвы, он не только смог добиться там аудиенции Ивана Грозного, но и выпросил у последнего право беспошлинной торговли для подданных английской короны во всех русских городах. В результате ещё за полтора века до Петра I и его «окна в Европу» англичане начали торговать с Россией через «дверь» — Новохолмогоры, которые с 1596 года стали известны как Архангельск. Разведанный Ричардом Ченслором северный торговый маршрут из Лондона в Москву всего за несколько десятилетий превратился в один из наиболее загруженных купеческих путей европейского континента, а основанный для его обслуживания Архангельск, на следующие полтора века ставший для европейцев парадным входом в Россию, вскоре стал главным источником доходов русской казны. В лучшие годы местный порт за сезон принимал свыше четырёхсот крупных торговых судов, а в самом городе действовали торговые представительства англичан и голландцев, которые в те годы знали про «Город доски, трески и тоски» гораздо больше чем про «Белокаменно-златоглавую».

Вторая половина XVII века — «золотой век» Заволочья. В расположенных на Северной Двине деревнях зарождаются народные промыслы, в городах развивается каменное строительство. В болотах под Сольвычегодском англичане разворачивают выплавку железной руды (которую, правда, у них в лучших российских традициях довольно быстро «отжимают» «новые русские» промышленники Строгановы). Тотьма и Великий Устюг — кузницы первооткрывателей. Отсюда начинаются исследовательские экспедиции сначала в Зауралье, потом в Сибирь, наконец — в Америку (например, Форт-Росс в Калифорнии был основан тотемским мещанином Иваном Кусковым).

В 1703 году уже упомянутый выше Пётр I основал Санкт-Петербург, ставший по сути Новым Архангельском, после чего царским указом вся торговля была принудительно перенесена в младшую столицу. Так Заволочье, бывшее до этого одним из важнейших экономикообразующих регионов, в одночасье оказалось на периферии российской истории. Молниеносно превратившись в медвежий угол, оно словно впало в спячку: все стороны жизни местного населения будто законсервировались. В немалой степени этому способствовали старообрядцы, не принявшие нововведений патриарха Никона и с начала XVIII века активно устремившиеся именно в Заволочье. Так очень скоро Русский Север превратился в живой заповедник исчезнувшей к тому времени в остальных регионах Российской империи старорусской допетровской культуры, вплоть до революции оставаясь примером свободного общества, основой жизни которого была крестьянская волость.

Сам термин «Русский Север» впервые был введён в обиход лишь в 1890-х годах. Считается, что первым его использовал архангельский губернатор Александр Энгельгардт. Однако и сейчас, полтора столетия спустя, этот регион, пропитанный с одной стороны отзвуками далёких языческих времён, с другой — философским аскетизмом православного средневековья, остаётся не только уникальнейшим заповедником русского деревянного зодчества, но и кладезью каким-то чудом доживших до наших дней древнеславянских традиций, обычаев и обрядов. Северные народные ремёсла и промыслы — от росписи, которой здесь насчитывается чуть ли не полтора десятка различных школ, до каргопольской глиняной игрушки, от вологодского кружева до мезенской резьбы по бересте, от великоустюжского чернения по серебру до холмогорской косторезной школы — на удивление не просто живы, но и бережно хранятся северными мастерами, передаваемые из поколения в поколение словно священные реликвии.

Если говорить о географии Русского Севера, то в современном понимании этот регион выглядит следующим образом. На востоке он граничит с заколдованным краем лесного народа — коми. На северо-востоке, где за Козьминым перелеском начинается бескрайная Канинская тундра, расположен таинственный мир шаманистов ненцев, посреди которого на одном из рукавов дельты Печоры в 1499 году был основан ныне почивший в бозе Пустозерск. А вот главный полуночный форпост православия — Соловецкий монастырь и в наши дни вполне себе здравствует, хотя ведшаяся некогда через «дышащее» Белое море торговля между поморами и норвежцами, от которой обитель неплохо так кормилась в былые времена, давно уже тоже сошла на нет. К северо-западу от Заволочья расположены древние земли саамов, кого последние полтора века неплохо так теснят пришлые с Печоры оленеводы коми-ижемцы. Западный рубеж Русского Севера проходит по бывшей границе Олонецкой губернии и Великого княжества Финляндского, где русский мир плавно перетекает в близкий к нему по культуре, но кардинально отличающийся по духу карельский. Юго-запад — бассейн реки Свирь, бывшая столица Олонецкой губернии город Олонец, и ладожские православные форпосты — Валаамский и Коневецкий монастыри. Южная граница Русского Севера проходит от Тихвина, с севера граничащего с мистическим Вепсским лесом, далее по Тихвинско-Соминскому волоковому пути, бассейнам Суды, Шексны, и верховьям Северной Двины — Сухоне, Югу и Лузе.

Много веков местные крестьяне считали Русский Север центром своего мироустройства. Согласно поморским сказаниям, Земля, окружённая небом, покоилась на семи больших и семи маленьких китах, которые когда шевелили своими хвостами или хребтами, вызывали землетрясения. На восточной её стороне находился тёплый край, населённый православными христианами. Их ближайшими соседями были язычники: финно-угры и ненцы. На периферии жили нехристи и иноверцы: на западе — англичане и немцы (так поморы называли всех жителей континентальной Европы), на юге — арабы. Край поморской ойкумены был заселён всякими сказочными существами — карликами и одноногими чудищами.

Если вспомнить про неславянское прошлое Русского Севера, то его и сегодня выдаёт местная топонимика: в названиях рек, озёр, поселений повсеместно встречаются финно-угорские корни и суффиксы, все эти чужеродные для русской культуры «ухт», «уфт», «ма», «ньга», «кса», «гда», «гра», «нема» и прочие. Причём некоторые исследователи разносят их на два независимых слоя: более древний — близкий саамскому, и более поздний — близкий вепсскому. И даже в типично славянских названиях — нет, нет да и проскочат отсылки к событиям давно минувших дней, как например в прилузской деревне Чучёры (где «чудь одержала победу над ратью») и мезенских деревнях Чуласа (где «чудь лагерем стояла») и Чучепала (где «чудь пала»).

С трудом отвоёванный православными миссионерами у финно-угорских колдунов этот край однако до наших дней сохраняет свою языческую сущность. С одной стороны жители Русского Севера испокон веков боялись вепсских, карельских, саамских и коми ведунов. С другой — всегда относились к ним с большим уважением, чтили их иноверную силу и даже пытались использовать её в своей жизни, приглашая тех на свои обряды — свадьбы и похороны.

Широко известные нам из русских сказок предания про домовых, дворовых, леших, водяных, а также явно языческие обычаи и ритуалы, веками не просто уживающиеся с христианством, но и дополняющие его — все они также перекочевали в русскую культуру от финно-угров. И в то время «как наши космические корабли бороздят просторы вселенной», жители некоторых северных деревень, в том числе молодёжь, знают, что нужно делать при встрече с «хранителем леса» или как задобрить капризных «озёрных духов», а когда захворают — идут не к доктору, а к поклонному кресту, на который подвязывают элемент одежды с больной части тела.

Лингвистическое наполнение Русского Севера не менее интересно, чем все остальные: так и не стёршиеся за века финно-угорские слова и выражения, где-то сохранившиеся в оригинале, где-то изменённые до неузнаваемости, также до сих пор используются в речи, превращая последнюю в какой-то таинственный шифр, смысл которого недоступен для непосвящённых.

Но, конечно, главная характерная черта Русского Севера — деревянное зодчество. Каждая постройка северной деревни, будь то изба или амбар, мельница или колодец, храм или кладбищенская ограда, каждая её деталь, изящная, сугубо функциональная и оттого аскетичная, хранит в себе саму суть пусть непритязательной внешне, однако духовно богатой крестьянской жизни, полной с одной стороны тяжёлого осознанного труда, с другой — радости самого земного существования, с третьей — гармонии с окружавшей природой.

Александр Викторович Ополовников, советский архитектор и реставратор, посвятивший изучению и сохранению северного зодчества всю свою жизнь, называл Русский Север «страной зодчих». Действительно, обычный топор в руках простых северных мужиков был не столько орудием производства, сколько инструментом творчества, словно резец скульптора или кисть художника. И поныне на Русском Севере можно встретить до сих пор используемые по назначению погосты-тройники, мосты — ряжевые и подвесные, колодцы — ступальные и журавли, ветряные мельницы — столбовки и шатровки, амбары, иногда составленные в целые амбарные улицы, и, конечно, бревенчатые дома — от небольших, с изысканной резьбой и росписями на фасадах, до огромных в несколько этажей, с просторными поветями и взвозами, по которым на второй этаж иногда могла заехать запряжённая парой лошадей гружёная телега.

Возможно, вы скажете, что для этого не надо ехать в глушь, всё это можно увидеть в музеях — в Кижах, в Малых Корелах, в Семёнково. Да, но нет. Деревянную архитектуру Русского Севера — будь то устремлённый к небу храм либо приземистая поморская изба — всегда нужно рассматривать исключительно в связке с опоясывающим её ландшафтом. Любой северный зодчий, создавая своё творение, всегда старался максимально гармонично вписать его в окружающий мир, поэтому ценность каждого отдельно взятого строения на севере — не только в его архитектурных решениях, но и в их гармонии с природой. И как раз эта гармония превращает зодчество Русского Севера в уникальный феномен, выделяя его на фон многочисленных сохранившихся деревянных памятников других регионов России и мира.

В то же время если эту едва уловимую связь нарушить, перенеся какое-нибудь здание в музей, единая композиционная ценность, заложенная при его строительстве мастером и включающая в себя в равной степени и архитектурную и ландшафтную составляющие, сразу окажется утеряна. Именно поэтому здания в музеях деревянного зодчества часто выглядят искусственно: пусть они и оригинальны, и им много-много лет, но построенные изначально в совершенно других местах и в окружении иных ландшафтов эти памятники деревянного зодчества без исходного природного дополнения теряют значительную часть своего смысла и значения, оставляя лишь архитектуру, пусть и гениальную, но без первозданного окружения будто осиротевшую.

Как раз поэтому я вот уже несколько лет подряд организовываю экспедиции по отдалённым уголкам Русского Севера: ведь только там, в затерянных среди бездорожья деревнях, где все эти почерневшие от времени избы, амбары, мельницы и церкви до сих пор стоят на своих исконных местах, можно отыскать то, чего не встретить ни в одном из современных музеев, — уникальную сформированную веками связь между северным зодчеством и северной же природой.

Самое главное, чем Север не может не тронуть сердце каждого русского человека, — это тем, что он самый русский. Он не только душевно русский, — он русский тем, что сыграл выдающуюся роль в русской культуре. Он не только спасал Россию в самые тяжелые времена русской истории — эпоху польско-шведской интервенции, в эпоху первой Отечественной войны и Великой, он спас нам от забвения русские былины, русские старинные обычаи, русскую деревянную архитектуру, русскую музыкальную культуру, русскую великую лирическую стихию – песенную, словесную, русские трудовые традиции – крестьянские, ремесленные, мореходные, рыболовецкие. Отсюда вышли замечательные русские землепроходцы и путешественники, полярники и беспримерные по стойкости воины. Да разве расскажешь обо всем, чем богат и славен наш Север, чем он нам дорог и почему мы его должны хранить как зеницу ока, не допуская ни массовых переселений, ни утрат трудовых традиций, ни опустения деревень! Сюда ездят и будут ездить, чтобы испытать на себе нравственную целительную силу Севера, как в Италию, чтобы испытать целительную силу европейского Юга.

Прямо сейчас древнее Заволочье вымирает. Этот процесс начался не сегодня и даже не вчера, он тянется вот уже сто пятьдесят лет. Однако именно в последние годы его движение происходит такими семимильными шагами, что буквально через несколько десятилетий знакомиться с Русским Севером придётся либо в музеях, либо по книгам.

Каждый год с карты исчезает по несколько деревень. Старики — последние хранители древних традиций — умирают, молодёжь устремляется кто в областные центры — Архангельск, Вологду, Петрозаводск, кто — сразу в Санкт-Петербург и Москву, за тем, чтобы никогда больше не вернуться.

И их можно понять: в той же Архангельской области, крупнейшем лесозаготовительном регионе Европы, местные жители банально не могут достать себе на зиму дров. Весь лес идёт на экспорт, причём масштабы вырубок шокируют — они тянутся вглубь тайги на сотни километров. Взгляните на спутниковые снимки на картах в Яндексе или Гугле — и вы ужаснётесь: вся Карелия, значительная часть Вологодчины, Коми, Архангельская область — лес вырубается везде, иногда — заповедный, как, например, на Онежском полуострове или в Кенозерском национальном парке. А ведь та же Архангельская область — ещё и алмазная столица Европы: в Мезенском районе находятся крупнейшие в этой части света месторождения, и на них ведётся активная добыча алмазов карьерным способом.

И вот с одной стороны — лес, драгоценные камни, дары моря. Кажется — регион должен процветать. Но нет. Нет дорог: многие деревни Русского Севера большую часть года отрезаны от Большой земли, и добраться до них можно либо авиацией, либо по воде, либо в феврале-марте, когда накатываются зимники. Нет работы: чтобы прокормить свои семьи, мужчины из деревень вынуждены уезжать на вахты — кто поближе, на лесозаготовки, кто подальше — на нефтяные заработки в Харьягу. Люди здесь буквально выживают, и в этой ситуации, очевидно, что до сохранения культурного и архитектурного наследия дело доходит крайне редко. Одни мрази воруют из церквей каким-то чудом пережившие советскую власть старинные иконостасы, другие — эти самые церкви поджигают, третьим — вообще на всё наплевать. Многие из древних зданий, которым по 100–150 лет, — даже охранного статуса не имеют, хотя, если начистоту, толку от него всё равно никакого, скорее вред. Пока здание не признано памятником — его могут восстанавливать неравнодушные местные жители, или же волонтёры из Санкт-Петербурга, Москвы и других городов. А вот если вдруг какое-нибудь строение признаётся объектом культурного наследия, или, что обычно ещё хуже, передаётся в собственность РПЦ — пиши пропало, шансов на сохранение у него в большинстве случаев не остаётся.

Так и выживает Русский Север, брошенный, но не сломленный, поддерживаемый лишь своим небесным хранителем Святым Миколой да редкими энтузиастами, удивительной чистоты и искренности людьми, со многими из которых мне за последние несколько лет посчастливилось познакомиться. И в ближайшие месяцы я буду вам об этом удивительном крае ещё неоднократно  рассказывать. Ну а пока мои уже опубликованные статьи о нём можно посмотреть по тегу «Русский Север».

Не переключайтесь, будет интересно!